В.П.Сумин

СУРРОГАТ ЛЮБВИ

                               

   Говорят, старость мудра. Зато молодость изобретательна. Порой такие фортели выкидывают молодые, что и мудрецам не понять. В частности, необъяснимы любовные зигзаги молодых, -   никакой логики с точки зрения людей пожилых и здравого смысла. То-то и разводов множество от безумных игрищ молодёжи.

    Я так и не прочитал книгу Майбогова «Черный камень», прочитать которую считали своим долгом  все жители Сучана.  История сучанских угольных копей, города и всего, что связано с этим заповедным уголком заповедного края. Позже книга мне уже не попадалась на глаза, автора её нет даже в «Литературной энциклопедии».   

     В 50-х годах  Сучан процветал. Шахтёры, зарабатывая чуть больше тех 60-90 рублей, что в среднем по стране имели среднестатистические рабочие страны, старались в первую очередь построить собственные дома, обработать кусочек земли при доме, посадить сад. Вот и гремела слава Сучана, как города, утопающего в садах. Яблони здесь  недолговечны, пропадали лет через 25 по неведомым причинам. Грушевые деревья выживали чуть подольше, малину надо было на зиму прикапывать. Зато рос виноград, даже в тайге. Садоводы-любители разводили самые прихотливые южные сорта, но уход за ними был очень трудоёмким. Золотая пора Приморья – август-сентябрь. Всё еще прекрасна вторая половина октября, но это уже предзимье, - на юг улетели птицы, а “летуны” (беспокойные работяги, всю жизнь искавшие хороших заработков, за что их очень не любила советская власть), на всю зиму осели на рабочих местах. Не вовремя приехал я в Сучан 19 октября 1956 года! В поисках работы я исходил изрядное количество организаций. Однажды с Иваном Михайловичем Нагорным мы побывали в кабинете начальника шахты номер 21 Липского по вопросу  трудоустрства сварщиком 4 разряда. Дородный начальник предложил работу лесогона в шахте, которую И. М. отверг, едва мы вышли за дверь.

--  Ты не сможешь, - это очень тяжело.

Меня обидели слова дяди Ивана. В свои 18  я чувствовал себя  физически готовым горы свернуть. Убедился в этом я через много лет, когда  увидел труд лесогонов в тесноте штреков, причем “гнать” в забой крепёжный лес  (стойки) это самое легкое дело, а вот доставить за несколько сот метров в лаву электродвигатель или редуктор, - тут надо пуп рвать.

Трудоустроился я в Сучанское шахтостроительное управление, которое расширялось на базе закрывающейся  шахты № 3. Совсем недавно закрылась шахта №1, объединились шахты 2, 5 и 21; 20-я  и 24-я. Почти сорок лет добывала уголёк  Третья шахта, выработалась или нет, - то на совести авторитетных товарищей, но вот и её закрыли. Шахтостроительное управление обязали трудоустроить часть рабочих Третьей шахты. Под эту марку и я попал.

Не пройдёт и 11 лет, как я опять трудоустроюсь в Шахтостроительное управление в городе Новокузнецке. Последнее, надо отдать должное, действительно шахты строило, и уже в мою бытность там стало управлением  Шахтопроходческим.   Ну а в пятидесятые Сучанское ШСУ большей частью дома строили, шлакоблоки делали, ковыряя перегоревшие терриконы, даже свой цемент производя, невесть какого качества (марки 150), зато дешевый. Клинкер, сырьё для цемента, добывали, отжигая  тут же добываемый известняк. Серый, не очень чтобы портландцемент, получался завсегда, перебоев с этим сырьём, столь важным для строительства, у нас не было. Неважно, что наш цемент, особенно в зимних условиях применённый, связывает кирпичи не прочнее песка, но зато план выполняем досрочно. Строим дома на Дунайской, Минской, Спортивной. Не ахти какие, но из своих шлакоблоков и цемента марки 150  домики одноэтажные двух-, четырёх- и шестиквартирные.  

Может в это время,  или незадолго до того, в данную (как говорят милиционеры) организацию в качестве счетовода устроилась Лида Никитина, дочь замуправляющего  треста «Сучануголь». Папа её – динозавр неископаемый: гигант с маленькой головой на длинной шее. Дочь Лида почти копия папы, только у ней от уха и почти во всю щеку красовалось родимое пятно на манер горбачевского.  Тогда нужно было после школы поработать два года, прежде, чем в институт поступить. Неважно, где ты заработаешь свой рабочий стаж. Вот и трудилась Никитина Лида в бухгалтерии  Сучанского  шахтостроительного  управления, чтобы поступить в Дальневосточный  Государственный Университет   на факультет романо-германской  филологии. ( Может мои сведения  недостоверны, может Лида выучилась на нечто другое, но я достоверно знаю, что свои последние годы  она прожила  в  Находке. Умерла от рака.)

Не иначе как на комсомольском собрании присмотрела тогда она меня, - собрания эти проходили у нас часто и многолюдно. Молодёжи много от ФЗУ-шников  до солидных женщин: я лично до 28-летнего возраста  в комсомоле отмантулил. Правда, комсомол меня так и не воспитал до кандидата в члены партии.

У Лиды Никитиной я попросил «Графа Монте-Кристо». Читал тогда много, был записан в двух городских библиотеках, но вот интересную книгу можно было прочитать лишь у книголюбов. Лида была удивлена, когда я через неделю вернул ей два тома знаменитого романа Дюма. Похоже, покорил я сердце Лиды. Только мне это ну нисколечко не нужно было.

Военкомат вряд ли даст мне возможность в августе сделать попытку сдачи вступительных экзаменов, загребут в армию. Вот эту попытку я решил использовать в июне, когда в ДВГУ принимали на заочное отделение. Не получилось. На первом же экзамене (сочинение) я сделал шесть ошибок, получил “двойку”, и яко птица стал свободен в дальнейший полёт во славные ряды доблестной и непобедимой. А как не хотелось!

Вот и Лида Никитина выспрашивает меня: что и как. Она тоже намерена сдавать экзамен в университет в августе.

Десятого июня 1957 года я бродил вокруг танцплощадки сучанского городского парка. На танцплощадку я никогда не ходил, - танцевать не умел, а платить за входной билет было ни к чему, ведь из-за ограды можно было увидеть то же самое, что и на площадке.  Играл духовой оркестр, его слышно было во всех уголках великолепного – лучшего в Приморье! – парка. Его заложил и выпестовал Василий Гарбер, о чем и через 60 лет вещает памятная доска у входа.

Незадолго до окончания танцев вход становился бесплатным. Иногда я тоже входил на эту запретную территорию, где меня никто не ждал. И вот десятого июня, баррожируя вокруг танцплощадки, увидел, как Лида с подругой уходят из парка. Как тут было отказать, если Лида попросила: «Проводи нас, Валентин.» Девушки берут меня под руки, я с двух сторон окружен красотой, и уже десяток метров пройдя, на территории стадиона оказавшись, я ощутил то, что на многие годы осталось в памяти…

Спутницей Лиды была школьница Вера Яшина, дочь управляющего треста «Сучануголь», соседка по дому, проживающая  по адресу ул. Щорса, 7, кв. 2. Мы прошли десяток метров, вступив на беговую дорожку стадиона. И тут Вера прижала мою руку к своей немалой груди. Дразнили они, что ли, взбалмошные  девчонки высокопоставленных родителей простачков из низшего сословия? Я мужественно двадцать минут шел в почетном конвое, как бы не замечая ребра Лиды Никитиной с одной стороны, и упругую грудь Яшиной Веры с другой.

Во Дворце Культуры Угольщиков (ДКУ)  13 июня  1957 года давал спектакль драмтеатр из Благовещенска. В зрительном зале я из балкона больше смотрел  на Яшину, в седьмом ряду сидящей, чем на сцену. 

14 июня повестка из военкомата.  Удивительная оперативность призывных комиссий: уже через неделю я загремел в армию.

А у Веры завидные успехи: три экзамена сдала на отлично, и лишь один на четвёрку.

17 июня как бы случайно мы встречаемся в скверике возле третьей средней школы города Сучана. И тут же о следующем свидании договариваемся: она выходит из дома без 15 минут десять и идёт вниз по  ул. Щорса, а я снизу навстречу. Точно таким же макаром  мы встретимся и два с половиной года спустя: она выходит из дома в строго определённое время, встречаемся в начале улицы Зелёной. Вот только не узнал я в нашу послеармейскую встречу учащуюся Арсеньевского авиационного техникума  Веру Георгиевну Яшину! Это была солидная дама в шубе, только очки на ней напоминали Веру прежнюю.

Как мало было этих коротких встреч за ту памятную декаду!

Однажды мы с ней подходим к её дому, вдруг Вера повелительно командует: “Исчезни!”  Возле их дома останавливается «Волга», из которой выходит невысокая тётка, мать Веры, главврач Центральной городской больницы. В семье Яшиных трое детей: кроме Веры брат и младшая сестра Ира. Для детей Яшины устраивают новогодние ёлки, об этом мне рассказал одноклассник Веры Лёва Новиков. Они еще в пятом классе обменивались с Верой записочками, и на детских новогодних ёлках в семье Яшиных Лёва был завсегдатаем.

Никому я не рассказывал о своих встречах с Верой, но в нашем 12-квартирном доме на Площадке (есть такой микрорайон в Сучане) жили аж четыре школьницы, учившиеся в той же средней школе №3, где училась Яшина, ну и тайна сия за несколько дней перестала быть тайной. Все дружно намекали, что не по Сеньке шапка, что у Веры есть серьезный парень, который учится в мореходке в Находке. Даже Иван Михайлович откуда-то узнал о моём романе, издевался надо мной: «Она же – камбала!». Почему? Об этом я не спрашивал.

Накануне явки в военкомат с кружкой и ложкой в нашей квартире была пьянка. Не было у меня друзей, потому пришли только соседи. Застольные песни и речи меня не радовали, потому и решил я сходить к дому Веры в надежде увидеть её. Только вышел я на крыльцо, как попал в окружение соседских пацанов, из которых я хорошо знал лишь братьев Вовк. Они почти все играли в футбол за команду шахты №21. Подлетает ко мне совершенно незнакомый шибздик и «надевает на калган». Удар пришелся мне в лицо. Зашатались передние зубы, один треснул, другой откололся, губы моментально распухли, а из носа обильно полилась кровь. Соседка  Люба Земскова одеколоном вытерла моё лицо, заодно назвала моего обидчика, - это был сводный брат тех братьев-футболистов. Я его не знал и никогда не встречал. Может его науськала Сталина Вовк?  С этой у меня бывали словесные перепалки.

Тем не менее, я пошел на улицу Щорса. Ходьбы туда было минут пятнадцать.

На крылечке сидели Вера и Лида, а я через улицу сижу на скамеечке (пищеторг, кажись, был в том здании), крылечко затеняет, и на скамеечке никого. Я слышу их смех и разговор, хотя слов разобрать не могу, и лиц не рассмотреть. И уже вечереет, потому минут через десять я убежал продолжать застолье.

 Долго заживали мои зубы. Я даже боялся, что повреждённые  начнут чернеть и выпадут. Но по молодости всё заживает как на собаке. Эмаль затянула трещину, даже сколотый зуб стал как и прежде целым. Недаром  две комиссии признали здоровым. При мне никого не признали к воинской службе не годным, но вот для службы на Крайнем Севере не пригодным, - такие были. Я же был по всем статьям годен. Военком с солдатской прямотой спрашивает:

--  Куришь?

--  Нет.

--  Водку пьёшь?

--  Нет.

--  А с девушками как?

--  А никак.

--  В армии всему научишься.

Не сбылось пророчество военкома.

Наверное, уже нигде в Союзе новобранцев не возили в «телятниках», а мне в 1957 году довелось проделать  такое путешествие от Владивостока до Совгавани.

                              Я помню тот Ванинский порт…

Ребята поют эту уже легальную песню Вадима Козина.

И мне Ванино запомнилось: тут нас помыли в бане, переодели в солдатскую форму, после чего мы перестали узнавать друг друга. Несколько дней живём на пересылке, на двухэтажных нарах ночуем. По утрам гонят на умывание к ближайшему ручью, у берегов которого по ночам ледок у берегов образуется. (Конец июня!) Наконец за нами прибыл «покупатель» в лице майора Павлова с несколькими сержантами. Однажды вечером нас 200 человек грузят в твиндек маленького судна «Палана», ночью пересекаем Татарский пролив.

Порт Александровск-Сахалинский, довоенная столица островной области, мелководный. Наш пароходик бросил якорь на внешнем рейде. На берег за несколько рейсов переправили нас на плашкоуте.  Автомобили в порту нас не ждали, хотя в части их было более чем достаточно. Со скатками через плечо и вещмешками за спиной мы топаем через весь город (км десять). Очень жарко. И никаких привалов.

На первом же построении полковник Илюнин, начальник 29 школы военных операторов радиолокационных  станций обнаружения и наведения, он же командир части, проинструктировал о сохранении военной тайны, в частности не сообщать в письмах название города, в котором мы служим. Наш адрес: «Полевая почта, воинская часть  25534». Всё.

Если для солдат курс молодого бойца  тяжкий, то для курсантов он на порядок жестче. Нам повезло как утопленникам – и после присяги издевательства над солдатиками продолжались. Призывники медленно поступали в часть, а пока не сформировали пять учебных рот, занятия не начинали. Служба солдатская продолжалась по программе курса молодого бойца.

Письма начали писать, едва узнали свой адрес. В ущерб качеству брали количеством. Нужно было написать всем родным и знакомым, хотя бы по одному разу. Так и я поступал.

От Веры получил единственное письмо. Она меня в нём разнесла за ошибки в моём к ней письме.  НЕТУ – нет такого слова в русском языке! А почему об этом не сказали Исаковскому? («Лучше нету того цвету…») А еще выставила требование – впредь писать до востребования. Себе писать разрешила, но отвечать на письма не будет. Перспектива общения с истуканом меня не увлекала, но желание показать себя высшему свету сохранилось. Начал я писать более собрано и внимательно, избегать грамматических ошибок, излагать свои хоть и неглубокие мысли. Проще всего было рассказать о местах, где проходила служба, - как тот казах: что вижу, о том и пою, тем более география – моя слабость, вот только воинский устав требовал такого режима, что и зэкам не снился. Хорошо, если сержанты, командиры, которые круглые сутки  «воспитывают» нас, спят с нами в одной казарме, не потеряли облика человеческого… Только ведь гуманисты командирами не становятся!  Меня воспитывал младший сержант Гена Гусев, маленький кривоногий, со свиными глазками, словно вечно спросонок. Штангой занимался, может для «мухача» и результаты какие-то показывал, но вот для издевательства выбрал со взвода меня и Ганюшкина. Сколько мы полов после отбоя перемыли! Единственный тип, которого я не прощу и на том свете, как бы не звала к тому христианская вера! Из солдата  Ганюшкина  вообще зомби сделали – любое наказание он воспринимал с идиотской ухмылкой, вел себя, как ныне говорят, неадекватно, и любой психиатр нашел бы у него серьёзные отклонения. В туалет сходить – с разрешения младшего сержанта. Вырвешься на пять минут и непременно заглядишься на морскую даль.

В хорошую погоду освещенные вечерним солнцем отчетливо видны скалы материка, хотя ширина Татарского пролива здесь 120 километров. Слева, стало быть к югу, недалеко от берега видны скалы Три Брата. Здесь они поменьше и кажется доступнее, чем Три Брата Авачинской бухты.  Прямо на запад ржавеет некогда севшая на мель громадина первой  китобазы «Св. Михаил». Это значит, что мелководье здесь простирается далеко от берега. Соблазнительный песок морского побережья от нашего туалета не дальше полукилометра, вот только побывать там  представится  возможность через несколько месяцев, да и то в самовольной отлучке.   За скалистым мысом у Трёх Братьев  (на юге) невидимый посёлок Дуэ, еще ближе от нашего военгородка  (севернее по берегу моря) – рыбацкий посёлок Половинка. Туда мы прямо по дороге зимой катались на лыжах. Весь берег завален кунгасами. Как же прочно делали эти судёнышки рыбаки! Брус, из которого они сделаны, трудно распилить на дрова, - стянутый частыми железными болтами корпус  судна сплошной монолит.

Что касается города (всего-то 20 тысяч жителей!), то я его, в сущности, не видел. Был два-три раза в увольнительной, да столько же в самоволке, видел деревянный домик, в котором в 1890 году жил Антон Чехов, а вот как называется речка, в городе протекающая, так и не удосужился узнать. Чехов называет её Дуйка. В городе много молодёжи – педучилище, медучилище  и горный техникум. И единственное кирпичное здание – Гастроном №1. Мне сдаётся- это бывшая тюрьма каторжных времён. Самым привлекательным зданием был наш Дом культуры. Он располагался вне зоны военгородка (последняя была не огорожена,  лишь с фасада в обе стороны от КПП имелось по сто метров забора), но для солдат был малодоступен. Нас водили строем туда два раза в неделю в кино. Дважды, помнится, перед нами выступали настоящие артисты, из числа тех, кому гастролировать на Большой Земле не разрешалось. Для солдат они давали шефские концерты, бесплатные. Откуда у солдат деньги? Семьи офицеров да малая толика гражданских лиц присутствовала там. Ведь к нам даже городской автобус не ходил.

Унылая пора служба солдатская! Об этом что ли писать Вере Яшиной?

Книг почти не читал, не было времени. Умных собеседников не было. Казарма не место для интеллектуального развития личности. Хотя, когда начали учиться, нам читали такие лекции, что их на гражданке нигде не изучают.

Как бы то не было, я изо всех сил старался писать интересные письма, чтобы Вера не приказала однажды: мне больше не пиши. Вершина этих эпистолярных отношений была достигнута лишь через год.  Больше плохого, чем хорошего, было в течение того года службы солдатской. Отведал палаточной прелести (палатки на 20 человек!) в пересылочном пункте в Корсакове, где мы впервые были относительно свободные, познакомился с жизнью прикомандированных в нивесть какой воинской части (Пятая Стройка, откуда много лет глушили вражеские голоса и прелестный своей умирающей красотой посёлок Южные Коряки). Только в начале августа 1958 года мы добрались до родного батальона (В\ ч 52006, Усть-Камчатск), хотя официально я уже с мая месяца служу в этой части.  Среди 8-ми радиолокационных постов нашего батальона  два были без гражданского населения, – на острове Медном и в Усть-Тигиле. Направляли туда самых отпетых солдат. Естественно, я в числе 18 «счастливчиков» оказался в устье Тигиля. Это большое путешествие проделал на морских судах «Александр Можайский», «Смольный» и «Корсаков». Через полвека на российском Дальнем Востоке нет ни одного пассажирского парохода и теплохода, тем более круизного судна – «прогресс»  на лицо!

Всё лето писем я никому не писал.

Какой-то Самоделкин из куска резины вырезал самодельный штемпель, - внутри треугольника не очень аккуратно читалось ПИСЬМО СОЛДАТСКОЕ БЕСПЛАТНО, но никогда письма не возвращались. И почти 14 месяцев я загружал письмами советскую почту. Писал часто и многостранично, благо времени свободного здесь было слишком много.

Советские воздушные границы той поры в три эшелона в глубину круглосуточно просматривались радиолокационными станциями П-8, П-10, П-20. У них дальность обнаружения была всего 180 километров, так что посты стояли часто. Наш не первый эшелон, самолеты летали крайне редко, так что служба была не бей лежачего.

Боевое дежурство операторов РЛС выглядит так: на П-8 и П-10 за экранами сидят два солдата, старший за экраном кругового обзора (ИКО), определяет азимут (направление) и дальность до цели. Второй оператор с помощью хитроумного устройства, именуемого гониометр, определял высоту летящей цели и запрашивал самолёт: «свой» - «чужой». Он направлял по данному азимуту антенну самолётного радиозапросчика  (СРЗ) и  включал запрос. СРО (самолётный радиоответчик) без ведома пилотов выдавал действующий на данный момент сигнал, представляющий собой одну из десяти букв алфавита, воспроизводимой сигналами МОРЗЕ. Начальник поста из штаба регулярно получал шифровки о том, какой код действует от такого-то часа до такого. Пролетающие из Магадана самолёты на Чукотку и, наоборот, на экране ИКО не были видны, а вот на радиозапросы отвечал с расстояния более триста километров.

Станцию включаем через каждые два часа. Дежурим по восемь часов днём и 12 ночью. В помещении тепло, уютно: жужжат вентиляторы охлаждения, горят разноцветные лампочки. На небольшом рундуке можно прикорнуть, когда станция не работает. Нас еще в школе называли интеллигенцией армии. Похоже. На П-20 дежурят пять человек, в их числе офицер. А мы с Володей Бондарем из Владивостока, тоже выпускником сахалинской школы операторов РЛС, сами себе хозяева. Хорошо бы станция питалась от ЛЭП, но нет у нас здесь электричества, - мы зависим от в 20 метрах отстоящего дизель-генератора, коим управляет механик Володя Королёв.  Наша задача обучить призывников этого года профессиям, они попали на пост без всяких спецшкол. Вот и будет вскоре у меня вторым оператором Зозуля со станции Зима. Только вот интересно ли будет об этом Яшиной читать? У нас уже никто не проверяет письма, наверное. По крайней мере обратный адрес мы пишем: «Камчатка, Усть-Тигиль, в/ч 52006».

Море и тундра. Невероятно высокие приливы-отливы – 9-12 метров. На нерест в реку идёт сказочное количество горбуши. Жаль, никто её у нас не коптил, не вялил, зато уха, жареная рыба и красная икра  - весь нерестовый сезон. За счет рыбы мы экономили продукты, которые к тому же здесь никто не воровал, ведь сбывать некуда. После первого голодного года службы мы ощутили прелесть полуторного северного солдатского пайка. Нет на посту ни  строевой, ни физподготовки, – животики у солдат округляться начали. А уж рожи красные! За почтой летом в село Тигиль ходит по реке наша моторка, а зимой собачья упряжка. Бывало зимой пурга такая, что начальник поста на разводе требовал от нас  доложить по телефону о прибытии на станцию, хотя до неё от казармы несколько сот метров. И всё-таки я не жалею, что попал на пост, где нас 40 человек и полное безлюдье на десятки километров.

В помещении радистов под стеклом крупномасштабная карта нашего района Камчатки. Все юкольники обозначены (места, где рыбу заготавливают), кружочки населённых пунктов (Воямполка, Седанка кочевая), где на самом деле никто не живёт. Я любил рассматривать этот топографический шедевр.

На оголившиеся острова в часы отлива вылезают стада лахтаков, - упитанные, ленивые. В зимнее время к человеческому жилищу приходят лисы, а во время перелёта птиц их стаи небольшими отметками вырисовываются на экране локатора. Вот и приходится вести их медленный полёт. Не надо далеко от казармы ходить, чтобы почувствовать белое безмолвие: зимой в тихую погоду, а лучше, когда валит снег большими хлопьями, - сколько не вслушивайся в тишину, ни одного звука! Как же точно выразился Джек Лондон!

В часы отлива вода так стремительно несётся в море, что случись плыть на лодке - не выгребешь, унесёт в открытое море. Зато в прилив морская вода до 20 километров поднимается в Тигиль. Дважды в сутки меняется направление течения в реке. А между ними – майниха – течение замирает. Мы купались в эти часы. Целый летний месяц 1959 года. Одна беда – тучи комаров, и никаких репеллентов.

Я не жалею, что 14 месяцев служил на посту, где нет гражданского населения.

Первое время на сон тянуло – надоедает два часа смотреть в пустой экран. Убаюкивает жужжание вентиляторов охлаждения и тепло. Коль нет нарушителей, то и дежурим мы по одному. Напарник спит, а  я, чтобы не уснуть, читаю книжку, поглядывая на экран. По ночам приходит иногда дежурный лейтенант. Не ругается, когда кого-нибудь спящим застанет.

В дневное время смена продолжалась восемь часов, ночью двенадцать. После ночной смены отсыпались. И масса свободного времени. Я охотно использовал его для переписки.

В Южных Коряках понравилась мне девушка Галя. Фамилии её я не знал, написал лишь адрес  (ул. Лесная, 14). Даже комичное начало, позаимствованное из романа Василия  Нарежного, не подвигло дивчину на ответное письмо. Четверо суток мы огибали Камчатку на «Корсакове», ухаживал за страдающей от небольшой болтанки Ольгой Рудаковой. В нашей далеко не комфортной каюте было 8 солдат и 4 девушки, ехавшие после окончания  Хабаровского педучилища в  Пенжино. Я написал Ольге и, предвидя, что ответ не получу, закончил своё послание скабрезными стихами. Ну и больше всего писал без надежды на ответ Яшиной Вере.

На посту появилась бумага в клеточку формата А-2, так вот мои послания были на этой бумаге, да еще в каждую строку писаные. Я уже не помню, о чем были эти послания, забыл. Только не о любви, не о любовных признаниях, заверениях и клятвах. Но послания были интересными и содержательными. Глубокое впечатление произвело на меня «Письмо к доктору Эрману» Александра Бестужева-Марлинского. Я старался писать так же: объёмисто, познавательно, достоверно. Читал я в это время десятки книг авторов мирового масштаба: полное собрание сочинений Д. Лондона и Г. Флобера,  книги Ф. Рабле, Ч. Диккенса, Э. Золя,  Ж.-Ж. Руссо, В. Шекспира, Г. Фильдинга, Л. Толстого,  В. Шишкова, М. Горького,  Ж. Верна, Г. Сенкевича, Г. Мелвилла, Н. Чернышевского, В. Гаршина, Ф. Достоевского, а еще лёгкое чтиво типа  Д.-Ф. Купера, А.Казанцева, Ю. Дольд-Михайлика.  52 книги за год! Не брошюры и маловесные книги, а романы и книги типа «Гаргантюа и Пантагрюэль», «Исповедь» с добавлением  «Прогулок одинокого мечтателя». На гражданке я вряд ли заставил бы себя читать «Войну и мир» (ну не люблю я Толстого уже за то, что Шекспира он не любил!),  «Воспитание чувств» Флобера или Шона о’Кейси «Я стучусь в дверь». Жемчужное зерно, увы, не на поверхности кучи навозной, - до него еще докопаться нужно. Но мне везло: из всей плеяды лауреатов Сталинских премий я почти никого не читал. Ну, Виктор Некрасов,  А. Корнейчук, и больше никого не припомню. Похоже, судьба хранила меня от мусора.

При таком багаже проще всего можно было писать умные письма, надёргав цитат  из мудрых книг. Никогда не пользовался такой методой. Напротив, под маркой цитаты приводил такие свои стихи

                                        Себя бесстыдно раздевал

                                        Твою чтоб видеть наготу,                                                             

- взывая подругу к взаимности.

             На боевое дежурство со мной стал ходить Зозуля со станции Зима, в первый год службы он должен был стать оператором, не обучаясь полгода в 29-й школе военных операторов. Белорус, по прихоти судьбы ставший сибиряком, железнодорожник (сцепщик или осмотрщик), даже скучающий по жесткой дисциплине на железной дороге. Он нам часто показывал фотографию своей подруги до поры, пока некий механик (читай – моторист)  Головченко, присмотревшись, провозгласил: «Да она же беременная!»  Зозуля перестал показывать фотографию подруги Гали.  Вскоре получает Зозуля сообщение, что у него родилась дочь. До отцовства он не созрел, относительно подруги он еще ничего не решил. Призывникам 1958 года повезло как утопленникам, - им срок службы увеличили до 3-х лет  даже на Крайнем Севере. Мне повезло – только два призыва служили в наших войсках по два года.

Ходила у нас такая легенда: служили два друга на противоположных берегах Амура, но их дружба закончилась, когда служивший на правом берегу узнал, что ему служить 3 года, а другу лишь два. Род войск один и тот же.

Как-то на смене разоткровенничался со мной Зозуля: как уж там сложится наша судьба через два года с Галей, которую я не так уж безумно люблю, тем более, что она ростом выше меня, но не хотел бы, чтоб она в общежитии не только с девочкой мучилась, но и лишилась надежды, что я вернусь к ней. Прочитай, какие проклятия прислали мне её родители, кстати, они живут на Украине. Помоги мне, урегулировать сложившуюся ситуацию, при этом никаких обещаний с моей стороны.

Сказано – сделано. Я написал, он переписал своей рукой письмо родителям Гали. Через  месяц Зозуля показал мне письмо от тёщи и тестя. Они возлюбили зятька яко сына. Покой и мир воцарился в отношениях. Силе эпистолярного искусства мы оба благодарствовали.

А еще был у нас на посту сержант Ростовцев. Рослый здоровяк, футболист и сам себе уме. По переписке он пытался охмурить какую-то девицу. От её имени я написал письмо, где предлагал прекратить переписку ввиду его, Ростовцева, недо-… Не помню, как уж всем постом нам удалось правдоподобно сделать соответствующие штемпеля на конверте, но послание было очень правдоподобно. Ростовцев раскусил суть розыгрыша, а может кто-то из участников игры рассказал ему об этом, только он попёр на меня, причем не очень обижаясь, выспрашивал у меня что означает слово  эротоман, в письме упоминаемом. Я  клялся, что не знаю такого слова, тем более не причастен к полученному им послании.

Письма в Сучан  до востребования Яшиной Вере Георгиевне шли своим чередом. И были это перлы  моего творчества. Писал редко, было время обдумать и придумать. Уверен, что женский пол, ушами любящий, не мог остаться равнодушный к такому обольщению, хотя, в сущности, я же никак не обольщал Веру.

Где-то в конце мая или в июне на пост из Тигиля к нам прибыли невесть каким транспортом коровье стадо в сотню голов, двумя доярками и их бригадиром Славкой, в обязанности которого  входило производить на месте выпаса стада сливки. Шустрый наш радист Марчук Николай Николаевич тут же охмурил одну доярку-карячку, проводил с ней полночи в их палатке неподалеку от поста, после чего у казармы делал тщательные водные процедуры собственного члена. Даже демобилизуясь, Марчук сказывал возлюбленной, что он летит в Петропаловск, чтобы купить там кровать.

У нас разные боги, но нет тайны, богам недоступной, - что ли не знала та корячка, что навсегда покидает её Николай Николаевич из Приморья (Иман, Спасская, 12)? Она была счастлива тем, что русский солдат несколько ночей любил её уникально огромным членом. Бригадиром доярок был простоватый холостяк и гигант-красавец Станислав. С ним близко сошелся наш Витя Петров, дохленький солдатик, но отличный баянист и непревзойдённый исполнитель песни «Вот кто-то с горочки спустился». Однажды Витя передаёт мне просьбу Славы написать письмо к любимой. Рита Корецкая окончила десятилетку  в Тигиле и поступила в пединститут в Петропавловске-Камчатском. Это было летом 1959 года. Я очень постарался, а заказчик остался доволен и щедро рассчитался со мной: у нас была 5-ти литровая железная канистра, в которой мы носили с собой на смену питьевую воду. Слава наполнил эту ёмкость сливками, которые мы и оприходовали за смену. Жадность фраеров сгубила: сутки после этого мы д…ли, то бишь мучились  диареей. И был то единственный случай получения гонорара за эпистолярное творчество. Коварному Славке я отомстил – встретился со студенткой Корецкой в Петропавловске и рассказал ей правду о достопамятном письме. Она  девчонка умная и красавица, сама догадывалась об этом. Ну не пара он ей.

Пусть не так быстро как хотелось бы, но эпопея писем к Вере подошла к концу.

В первый и последний раз в жизни мне довелось проделать морское путешествие на теплоходе «Русь» хоть и в каюте третьего класса, но с доступом в рестораны, библиотеку, душ и кинотеатр с мягкими креслами. Правда, в казарме в Усть-Тигиле мы имели возможность смотреть фильмы, лёжа в своих двухэтажных кроватях. Такое благо повторится много лет спустя, когда в квартире воцарится телевизор, а я смотреть его буду, лёжа на диване.

В Сучане я встретился с Верой далеко не сразу: она училась в авиационном техникуме в Арсеньеве. Возможно та встреча с солидной дамой в шубе на улице Щорса имела место в её зимние каникулы. Великое разочарование получил я от моего  эпистолярного божества. Даже та впечатляющая грудь, которой я бредил все годы службы, стала незаметной, почти плоской.

Шел 1960 год.

Бушевала южная весна, когда щепка на щепку… Посадили молотобойца Валиулина за изнасилование женщины в уличном туалете. Он работал в нашем мехцехе, ничего плохого о нём не значилось. Однако же посадили. Мне пару месяцев пришлось за него стучать кувалдой.

А в нашем доме еще чуднее был случай.

Мария была женщина дебелая. И голосистая. Мы дружили семьями.  «Ой, ты Галю, Галя молодая» как профессиональная артистка пела Мария. Мы тоже подвывали, но больше слушали солистку. Её муж погиб в шахте, оставил сиротой дочь. На вдове женился родной брат погибшего Сергей. Мария и Сергею родила дочь. Здоровая (вся в мамашу) старшая сестра уже в девушку оформилась, но стала часто на здоровье жаловаться. Странный диагноз поставил доктор: «Девице срочно нужно выходить замуж».  Только ведь скоропостижно замуж выйти не так просто.  

Мария оказалась однажды в больнице. Пока она лежала там, Сергей усиленно лечил падчерицу. Коварная младшая сестра всё рассказала матери, когда та вернулась из больницы. Поскандалила Мария да и порешила отправить старшую дочь в ссылку на  деревню к своим родителям. Только ведь не лучшим был этот вариант: через какое-то время дед стал лечить внучку. Слаба плоть!

Вернувшись из армии, я во все тяжкие пустился на поиски подруги. Вера в Арсеньеве. Я опять работаю в шахтопроходческом управлении, причем устраиваться пришлось со скрипом, - в отделе кадров отказали, дескать своих сварщиков девать некуда. Сходил в военкомат, там стоило лишь военкому напомнить закон,  как в отделе кадров моментально переиграли: «Пусть приходит с Трудовой».

Есть на работе свой клуб, бывают в нём вечера отдыха, только вот девчонок нет. Дворец Культуры Угольщиков в те годы бурлил - каких там только не проводилось вечеров!  И всегда бесплатных. Нужно было только пригласительный билет достать. Всякими неправдами я доставал. Часто с концертами и спектаклями приезжали гастролёры. Вера, если бывала в Сучане,  непременно  посещала все эти мероприятия во Дворце. Так мы встречались.  

--  Я позвоню тебе завтра с работы, - напросился я. Она подумала и назначила точное время телефонного звонка. В те далёкие времена наборных телефонов не было, звоню на коммутатор, называю номер, телефонная барышня переспрашивает:

--  Квартиру Яшиных?

--  Да. – Отвечаю раздраженно, - в кабинете, откуда я из мехцеха звоню, сидят механик Бакланов и мастер Касаткин, моё начальство. Поговоришь тут!  Вера трубку сняла быстро, но поговорить просто не было возможности. Может время свидания назначил, не помню.

Лето 1960 года было временем наших последних свиданий. Мы сидели на скамейке того самого скверика на Щорса, где и первый раз говорили. На сей раз втроём, её брат скучал с нами рядом. Здоровяк почти баскетбольного роста, студент Владивостокского политехнического института, без очков в отличие от Веры, очень симпатичный. А вот речи его мне не понравились:

--  «Перцовочки» бы сейчас стаканчик…

Может меня провоцировал?  Вера тут же замяла эту тему, стала что-то рассказывать на тему литературную, в частности о Л. Н. Толстом. Я не поддержал её.

--  А мне Толстой не нравится, уже хотя бы потому, что он Шекспира не признавал. Много ты Толстого прочитала?

--  Все его сочинения, 22 тома.

--  Академическое собрание сочинений Толстого 90 томов.

Замолчали Яшины, переваривая информацию.

Несколько забегая вперед, скажу, что Яшин-младший окончил институт, стал горным инженером и в первый год работы мастером погиб в шахте Сучана. Нет, не зря Хрущев требовал тогда отработать два года по избранной специальности, прежде чем в институт поступать. Одна лишь практика во время учебы мало что даёт не только в производственном отношении, но и в знании техники безопасности. Никто не заставляет инженера лезть туда, где забойщикам постоянно приходиться работать.

Наша газетёнка «Красный сучанец» объявила конкурс на лучший рассказ, очерк и пр. творение.  Решил и я поучаствовать в состязании. Помнится, вроде и не черкал и вымаривал я слова и абзацы, но страницы давались в муках. Наш каюр Богдан Васькович однажды, возвращаясь с почтой из Тигиля, заблудился в тундре. Рассказ так и назывался «Тундра». Может никакой одиссеи и не было, ведь у Богдана там в селе была невеста-десятиклассница, может все 4 дня он пропьянствовал у её родителей, а связистов уговорил, чтобы они тайну свято соблюли. Официально его нашли в 70 километрах от поста по направлению Хайрюзово, выйдя на его следы, лыжники Витя Маркевич, Толя Головченко и Володя Ковалёв, самые сильные и выносливые солдаты на посту. Богдан, ориентируясь  по телефонной линии, свернул влево и поехал вдоль хайрюзовской линии. Собаки выбились из сил, корма нет. Мог замёрзнуть. На тему зимней тундры и было моё фэнтэзи.

Моя знакомая из райкома комсомола красавица Майя (к которой я был неравнодушен, но она обращала внимание лишь на военных), отпечатала  на машинке экземпляр рассказа, всего лишь одну собаку переименовав из Пупсика в Пужика. Похоже, редакции это понравилось, - читать удобно, - прочитали, даже опубликовали, исказив моё творение до неузнаваемости. Даже заголовок стал «Спасибо, братишки!». Не служил в армии исправлявший сие, - это у морячков “братишки”.  У меня тема: Его Величество Природа, Тундра.  В парафразе редакции уже иная тема – взаимовыручка и что-то еще там. Я удостоился чести быть принятым главным редактором газеты Вилькиным. Старый толстяк покровительственно беседовал со мной, сватал стать внештатным  корреспондентом газеты, владельцем соответствующих корочек. Я обещал подумать. Соседка Эмма Земскова, близко знавшая редактора газеты, так охарактеризовала товарища: «С придурью. Над ним все смеются». Много лет спустя я имел телефонную беседу с главным редактором газеты «Утро России» Дамиром Зайнутдиновым и он вспомнил свою первую практику будущего журналиста в газете «Красный сучанец», добрым словом помянул редактора Вилькина…

Победительницей конкурса тогда стала Нила Задорожная. Очерк её не был опубликован в газете, я его не читал, но внештатным  корреспондентом она, похоже, стала. Возможно, и факультет журналистики ДВГУ закончила, получив помощь и рекомендации от городской газеты. Задорожная и сейчас, полвека спустя, печатает  в газете «Утро России» очерки о своих героических земляках.

Наши отношения с Верой неуклонно падали. После умных и пафосных писем из Усть-Тигиля  речи на свиданиях были прозаичны и не блестящи. Я устал притворяться влюблённым и в разговоре держался сократовского постулата: «Я знаю, что я ничего не знаю». А что знал, уже всё высказал в своих письмах. Трезво размышляя, я сознавал, что не по себе дерево рублю, что эти игры во влюблённость должны же когда-то закончиться. Яшина уже уверовала, что я влюблён в неё (неужели фальши не усмотрела?), но сама упорно твердила мне, что ответного чувства лишена напрочь. Мне же хотелось покорить этот непокорный высший свет. Скажи она «Ну я тоже люблю тебя», на этом всё бы и закончилось. Не бросился бы я обнимать-целовать её, тискать так взволновавшие меня в первую встречу её соблазнительные груди, не покусился бы на солдатскую быструю победу, капитулировавшую на милость победителя крепость. Почти три года отрезвили, охладили тепло первого впечатления. Говорю честно, сказал бы:  «А я тебя не люблю. И никогда не любил». По моему сценарию не получилось.

Уверен, что мой рассказ «Тундра» Вера прочитала, даже в Арсеньеве будучи, - об этом непременно позаботилась бы её подруга Лида Никитина. А гонорар за рассказ в размере 6 рублей мы пропили в саду Мельниковой Нины, моей будущей жены. Пили ликёр «Шоколадный».

Вера и по сей день живёт в Арсеньеве, вертолёты делает, однако.

                                                                                                                              18. 03. 2012.